Когда Бог Сатану со всеми чертями с неба сбросил, то не все они сквозь землю провалились. Некоторые на земле остались. Ну, сам Сатана, понятно, сразу в ад попал – зла в нем столько, что нормальному человеку и уразуметь немыслимо. Ну, а в этих, видать, поменьше было. Так и живут себе на земле. Когда людей не обижают, а когда и напакостят. А когда как получиться – не знаю, кто их, чертей, разберет. Уж больно много их развелось: каки в лесу упали – стали лешими, каки в воду – водяными, каки в баню или в овин – те, значит, банниками да овинниками, ну, а каки в дома попали – домовыми сделались.
Сам домовой росту невысокого, весь волосатый, лица не разобрать, одне глаза большие – когда огнем злым горят, а когда вроде как т пустые, печальные. Пальцы на руках длиннющие, на них коготки острые черные. С виду зверек – не зверек, человек – не человек, однем словом – домовой. По ночам, бывает шалит: топает, дверьми скрипит; а то вдруг загрустит: кашляет, будто простуженный, вздыхает печально, даже жалко его становится. Иным с ним свтретится – хорошо, а другим – худо. А уж что по чем… Откуда все я это знаю? А оттуда! Я сам его видел.
Совсем я маленьким тогда был. В школу еще ходил, во второй, в третий ли класс, не помню уже. В школу-то идти далеко было. А как с вечера набегаешься, по утрам вставать рано – хуже не куда. Через это частенько на уроки опаздывал. Ох и драла же меня мать за такие опоздания.
Однажды набегался я так. Домой пришел, когда все уже спать ложились. Быстренько книжку прочитал и свет погасил. Только засыпать начал – тяжело мне сделалось. Я на спине лежал. Чувствую, что вздохнуть не могу – сердце сдавило, дыхание сперло – беда! Открыл глаза: Бог ты мой! Сидит у меня на груди не весть что: туловища не различить, видно, что есть оно, а не разобрать какое. А вот голову его хорошо разглядел. Хоть и темно в комнате, а почему-то хорошо видно было… Лицо волосатое на меня надвинулось: ни носа, ни рта, одне глаза. Ну и глаза, я вам скажу! Сроду таких ни у зверя, ни у человека не видывал: прям огнем горят. А злые какие!. Сидит и меня за горло держит. Пальцы длинные, коготки черные блестят. Это я сейчас вам так спокойно рассказываю, а тогда мне не до разглядывания было, все само собой как-то запомнилось, до сей поры каждую черточку вижу. Хуже мне все и хуже становиться, в глазах потемнело. «Ну, - думаю, - задушит он меня сейчас». Однако пронесло. Отпустил он меня. Это уж потом говорили мне, что спросить нужно было в такой ситуации: «К добру, или к худу?» А я вот думаю, как бы я его спрашивать стал, если со страху и закричать невмоготу было.
Встал я кое – как с кровати, свет включил. Так до утра со светом и пролежал. Какое там спать! Не до того было. Но про то, что случилось, никому не рассказывал, думал, не поверят, засмеют. Да и не знал я тогда, если честно, что это домовой, думал померещилось. Да только нет, не померещилось – я его потом еще столько раз видел. Душить он меня уже больше не душил, но пакостил – страсть!. Он, нечистый его задери, моду взял меня по утрам заместо будильника будить. Как мне вставать пора, так он уж и постарается. Такую оплеуху отвесит, аж на кровати подскочишь. Сам-то при этом полностью не всегда показывался, а вот что постоянно, так это – рука в волосатая в воздухе появляется – и шлеп! Щека еще потом долго ноет, и следы на ней, случалось, оставались. Мать меня же еще и ругала, мол, опять подрался с кем-то.
С год так продолжалось. Я уж привык к нему. И поверите – нет, за все это время ни разу я на уроки не опаздывал. А потом он пропал куда-то. Я даже заскучал поначалу по нем. Потом, когда вырос, понял, что лучше, когда так-то. Какой-никакой он, а все одно – нечисть.
А тут я в гостях был, так женщина там одна рассказывала тоже случай интересный. Гостил у них как-то родственник дальний из другого города. Погостил какое-то время, а потом домой уехал. Сидит она, женщина эта вечером одна в комнате, вяжет. Слышит вдруг: по колидору идет кто-то. Прислушалась, а шаги – то знакомые, свояк у них так ходит. Он, вишь, хроменький у них был, ни с кем не спутаешь. Ей и подумалось, что он не уехал, еще погостить остался.
Утром спрашивает:
- А что Егор-то к столу не выходит, или не встал еще?
Тот на нее посмотрел удивленно:
- Ты что, белены объелась? Мы ж его вместе на поезд проводили.
Она отвечает:
- Верно, я и забыла… Токо как же это тогда я шаги его вчера вечером слышала?
Муж над ней только посмеялся, мол, баба, видать померещилось тебе – он у нее неверующий человек. А назавтра получают телеграмму: помер их свояк-то. Приехал к себе, лег спать и не проснулся. Это домовой у них ходил, знак давал.
Не знаю, как кто, а я ей поверил. Она женщина серьезная. С чего бы ей врать-то.
|
Главная 
