Жизнь треснула. Оконное стекло. Но не рассыпалась. Задерживает рама. Ещё в груди моей от отблесков тепло. Но сердце бьётся жадно и упрямо.
И лодку уж в потоки понесло. И вертит, словно щепку, в перекатах. Жизнь кончена, отброшено весло, сечёт волна холодная с наката.
Бурун бурлит, течением пошли кусты, коряги, камни из пучины. Бортами лодка трётся на мели, и застревает меж коряг осины.
Душа на взводе, спит в прихожей стул, жена, во, ба, показывает жало. Что ж, собирай-ка кожаный баул, поместятся – Маруся, Соня, Жанна.
Я вышел ввечер. Новый день лежал холодной неумытою зарёю. По степи заяц пуганый бежал, петляя над заснеженной стернёю.
Жена мне – воля. Злой рассвет – кинжал. Я шёл и полной грудию дышал.
Не плачь, мой друг, всё к лучшему, поверь. Обиды, словно лужи на бульваре. Другой войдёт в распахнутую дверь, заметив, что её не закрывали.
Разбитые окна не зачем жалеть. Осколки снов, да рамы старой клеть.
И если нам придётся, как в кино, в каком-нибудь столкнуться переходе, ты молви – Это было так давно. А помнишь, как не склеивалось вроде -
Под хруст стекла! И я на рану дул, в ладонь зажав. И спал в прихожей стул.
20 ноября 1996 г. С-Петербург
|