Под памятью, как под завалом, -

полуподвал, полусарай.

Большое, помещаясь в малом,

еще как будто меньше стало,

и веет сквозняком усталым –

во мне вновь оживает май,

со вкусом сливы одичалой,

с зарей по-праздничному алой,

когда вдруг солнце поднимало

на горизонте узкий край…

Да, столько лет – и чет, и нечет –

твое лицо живет во мне,

и, если только время лечит,

боюсь, что мир не безупречен.

Но в нем есть встречи… Эти встречи,

как ми-фа-соль-ля-си-до-ре

из окон в майский синий вечер,

когда так тихо над заречьем

и воздух юн и гуттаперчат, –

звучат fortissimo вовне.

Все в ничего не исчезает,

вот, например, хотя бы ты…

В конечном счете, жизнь земная

есть жизнь для рая и без рая,

хотя, наверно, каждый знает –

мечты о рае лишь мечты,

и нету ни конца, ни края

той осени, когда, срываясь,

кружится лист и замирает,

упав на прелые листы.

Увы, мой друг, сдаваться поздно –

и воля есть, и есть покой.

Но на душе скрипят полозья,

как на снегу, когда морозно,

немного вьюжит, ночь беззвездна,

и пахнет срубленной сосной.

Увы, мы не полозья – врозь мы,

и как о чем-то несерьезном

нам думается разно, розно

о бесконечности прямой.